Неточные совпадения
Во всяком случае обе фигуры «неверующих» подействовали
на мое воображение. Фигура капитана была занимательна и красочна, фигура будущего медика — суха и неприятна. Оба не верят. Один потому, что
смотрел в трубу, другой потому, что режет лягушек и
трупы… Обе причины казались мне недостаточными.
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы
посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над
трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили
на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Но странно, когда
смотришь на этот
труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно
труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики его, его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие в него и обожавшие его, то каким образом могли они поверить,
смотря на такой
труп, что этот мученик воскреснет?
—
На теменных костях, — начал доктор громко, как бы диктуя и в то же время касаясь головы
трупа, — большой пролом, как бы сделанный твердым и тупым орудием.
Смотрите! — обратился он к понятым.
Возвращаясь домой с большим букетом, он, закрыв нос от запаха, который наносило
на него ветром, остановился около кучки снесенных тел и долго
смотрел на один страшный, безголовый
труп, бывший ближе к нему.
На нашем бастионе и
на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними в цветущей долине, кучками лежат без сапог, в серых и синих одеждах, изуродованные
трупы, которые сносят рабочие и накладывают
на повозки. Ужасный тяжелый запах мертвого тела наполняет воздух. Из Севастополя и из французского лагеря толпы народа высыпали
смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим.
Посмотрите лучше
на этого 10-летнего мальчишку, который в старом — должно быть, отцовском картузе, в башмаках
на босу ногу и нанковых штанишках, поддерживаемых одною помочью, с самого начала перемирья вышел за вал и всё ходил по лощине, с тупым любопытством глядя
на французов и
на трупы, лежащие
на земле, и набирал полевые голубые цветы, которыми усыпана эта роковая долина.
Смерть! смерть! о, это слово здесь,
Везде, — я им проникнут весь,
Оно меня преследует; безмолвно
Смотрел я целый час
на труп ее немой,
И сердце было полно, полно
Невыразимою тоской.
Узнаю. Влетаю в одну дверь, и в тот же момент входит в другую дверь другой наш репортер, Н.С. Иогансон. Ну, одновременно вошли,
смотрим друг
на друга и молчим… Между нами лежат два
трупа. Заметка строк
на полтораста.
Пепел(отходит от Наташи). Пусти… прочь! (
Смотрит на старика. Василисе.) Ну? рада? (Трогает
труп ногой.) Околел… старый пес! По-твоему вышло… А… не прихлопнуть ли и тебя? (Бросается
на нее; Сатин и Кривой Зоб быстро хватают его. Василиса скрывается в проулке.)
Но когда дело дошло до человеческих
трупов, то я решительно бросил анатомию, потому что боялся мертвецов, но не так думали мои товарищи, горячо хлопотавшие по всему городу об отыскании
трупа, и когда он нашелся и был принесен в анатомическую залу, — они встретили его с радостным торжеством;
на некоторых из них я долго потом не мог
смотреть без отвращения.
— Я решился здесь оставаться, пока всё не утихнет, войска разобьют бунтовщиков в пух и в прах, это необходимо… но что можем мы сделать вдвоем, без оружия, без друзей… окруженные рабами, которые рады отдать всё, чтоб
посмотреть, как
труп их прежнего господина мотается
на виселице… ад и проклятие! кто бы ожидал!..
И так явственно выступала в нем смерть, что судьи избегали
смотреть на него, и трудно было определить его возраст, как у
трупа, который уже начал разлагаться.
Но Кувалда молчал. Он стоял между двух полицейских, страшный и прямой, и
смотрел, как учителя взваливали
на телегу. Человек, державший
труп под мышки, был низенького роста и не мог положить головы учителя в тот момент, когда ноги его уже были брошены в телегу. С минуту учитель был в такой позе, точно он хотел кинуться с телеги вниз головой и спрятаться в земле от всех этих злых и глупых людей, не дававших ему покоя.
Да! в живых
Она была твоя… — теперь моя!
Геройским преступленьем я купил
Кровавый этот
труп… он мой!..
смотриНа эти бледные черты и отрекись
От дочери…
Да, тогда я был еще, как кажется, романтиком. Счастливая пора, как она далека! Помню, гг. эксперты, что, возвращаясь от Кати, я остановился перед
трупом, сложил руки
на груди, как Наполеон, и с комической гордостью
посмотрел на него. И тут же вздрогнул, испугавшись шевельнувшегося покрывала. Счастливая, далекая пора!
— Неси, знай, чудак-человек! Что ты слов не понимаешь? Говорю: выправляется, — ну, значит, шевелится. Эта необразованность твоя,
смотри, до греха тебя может довести… Жив! Разве можно про мёртвый
труп говорить такие речи? Это, брат, бунт… Понимаешь? Молчи, никому ни слова насчёт того, что они шевелятся, — они все так. А то свинья — борову, а боров — всему городу, ну и бунт — живых хоронят! Придёт сюда народ и разнесёт нас вдребезги. И тебе будет
на калачи. Понял? Сваливай налево.
Составляется короткий протокол в казенных словах, и к нему прилагается оставленное самоубийцей письмо… Двое дворников и городовой несут
труп вниз по лестнице. Арсений светит, высоко подняв лампу над головой. Анна Фридриховна, надзиратель и поручик
смотрят сверху из окна в коридоре. Несущие
на повороте разладились в движениях, застряли между стеной и перилами, и тот, который поддерживал сзади голову, опускает руки. Голова резко стукается об одну ступеньку, о другую, о третью.
Вам надо истины? Она пред вами, люди!
Смотрите на меня! Я — сама Истина — в красной и золотой наготе! Убирайте
трупы с ваших улиц!
Губернатор сердито поморщился, и помощник пристава, козырнув, вновь пропал за его спиной. Ему еще хотелось, чтобы губернатор обратил внимание
на дорожку между
трупов, которая была тщательно прометена и слегка присыпана песком, но губернатор не заметил, хотя внимательно
смотрел вниз.
При повороте
на Дворянскую улицу блеснул
на солнце лаком сапог и молодцевато козырнул безусый помощник пристава, тот, что демонстрировал
трупы, а когда проезжали мимо части, из раскрытых ворот вынеслись
на лошадях два стражника и громко захлопали копытами по пыли. Лица у них были полны готовности, и
смотрели они оба не отрываясь в спину губернатора. Чиновник сделал вид, что не заметил их, а губернатор хмуро взглянул
на чиновника и задумался, сложив
на коленях руки в белых перчатках.
Посмотрите на нас: мы обжоры,
Мы ходячие
трупы, гробы,
Казнокрады, народные воры,
Угнетатели, трусы, рабы!»
Походя
на толпу сумасшедших,
На самих себя вьющих бичи,
Сознаваться в недугах прошедших
Были мы до того горячи,
Что превысили всякую меру…
— Да, она; и
посмотри, что значит женщина: она, убивая себя, заботилась, чтобы
труп ее никого не пугал; сошла вниз, присела
на корень березы, закрыла личико и сидит, как спящая.
— Ты изменишь мне. Я живой человек, а от тебя несет запахом
трупа. Я не хочу презирать себя, тогда я погиб. Не смей
смотреть на меня!
Смотри на тех.
Я стоял, прикусив губу, и неподвижно
смотрел на Игната. Лицо его с светло-русою бородою стало еще наивнее. Как будто маленький ребенок увидал неслыханное диво, ахнул да так и застыл с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами. Я велел дезинфицировать
труп и перенести в мертвецкую, а сам побрел домой.
Хорошо рассказывал странник. Лицо у него было светлое и вдохновенное, голос проникал в душу. Кругом молчали. Солнце село. Никита
смотрел на лежавшую перед ним фотографию и не мог оторвать глаз; высокий, худой и изможденный, стоял угодник
на бревенчатом срубе; всклокоченная седая борода спускалась ниже пояса, щеки осунулись, лицо было бледное и мертвенное; потухшие, белесые, как у
трупа, глаза
смотрели в небо.
Я
смотрел на нее, и мне казалось — вот, в сумраке летнего вечера, над этим прудом с
трупом черта, сидит задумчивая и серьезная Сказка.
— Ишь, как управился, чтоб ему… — заметил Кудиныч, растерянно
смотря на обезображенный
труп. — Заладил одно: медведь да медведь, вот и накликал… Как жаль, сердечного, ах, как жаль!.. Старик был
на отличку… Да, может, жив еще?..
Вид обезображенного
трупа мужа не вывел его жену из ее окаменелого состояния: она, казалось, равнодушно
смотрела на эту груду свежего мяса, в которую обратился ее муж еще вчера, нежно прощавшийся с ней горячим поцелуем и обычной ласковой фразой: «ну, прощай, моя лапушка».
— Но ты знал убитого при жизни — это ты не будешь отрицать, это ясно из того, как ты
смотрел на его
труп.
Прошло еще несколько томительных секунд. Княгиня перестала биться. Княжна почувствовала под своей рукой холод. Перед ней лежал
труп. Глаза его пристально
смотрели на нее.
Не с такою жадностью слетаются вороны
на добычу, приготовленную чужим
трупом, как стеклись сюда люди
посмотреть на унижение людей; не так тесно колышутся маковицы
на полосе, куда земледелец положил в рост обильные семена, как теснятся головы человеческие
на этой площади.
Бедный Кирилл, привязанный к дереву и осужденный
смотреть целые часы
на труп любимого господина, пробыл в этом положении весь день. В ночь озарился лес заревом. То горел дом Волка, службы и хозяйственные заведения, подожженные собственною его рукой.
Когда один из карауливших тело крестьян сдернул покрывало с
трупа, Егор Никифоров вместо того, чтобы отступить при виде жертвы своего преступления, подошел близко к столу,
на котором лежал покойный, и с выражением неподдельной грусти несколько минут
смотрел на него, истово осеняя себя крестным знамением. Из глаз его брызнули слезы, и он чуть слышно прошептал...
Смотрит изумленно, остро — и в немом ужасе откидывается назад, выкинув для защиты напряженные руки. В гробу нет Семена. В гробу нет
трупа. Там лежит идиот. Схватившись хищными пальцами за края гроба, слегка приподняв уродливую голову, он искоса
смотрит на попа прищуренными глазами — и вокруг вывернутых ноздрей, вокруг огромного сомкнутого рта вьется молчаливый, зарождающийся смех. Молчит и
смотрит и медленно высовывается из гроба — несказанно ужасный в непостижимом слиянии вечной жизни и вечной смерти.
О. Василий дико оглянулся помутившимися глазами и встал. Тихо было — так тихо, как бывает только в присутствии смерти. Он
посмотрел на жену: она была неподвижна той особенной неподвижностью
трупа, когда все складки одежд и покрывал кажутся изваянными из холодного камня, когда блекнут
на одеждах яркие цвета жизни и точно заменяются бледными искусственными красками.